Над Тиссой. Горная весна. Дунайские ночи - Страница 145

145

На крутых склонах лежали стволы буков, вернее - их скелеты, сломанные бурей, вывороченные с корнем или рухнувшие от старости. Они покрыты зеленовато-коричневым мохом, под цвет земли и скал. Упали лет десять назад да вот и валяются.

Еще поворот, и Каменице некуда деваться. Она жмется к самому подножию гор, подтачивает землю, камни, лес. Высоченные буки с полуобнаженными корнями висят над сыпучим обрывом, полощут свои голые ветки в шумных, пенистых потоках и вот-вот рухнут в реку, лягут поперек нее перекидными мостами.

- Вот это дорожка, упаси и помилуй! - Лысак покачал головой. - Диким козам да тиграм здесь прыгать с камня на камень, а не поездам ходить. Звериная дорога!

- А как же мы, люди, работаем на этой звериной дороге! - Довбня схватил лопату, распахнул дверцы топки. Огонь, как в зеркале, полыхал на его влажных щеках, пот струился по крутому подбородку, по загорелому вырезу груди в синей майке.

Олекса кивнул, сдержанно посмеиваясь прищуренными глазами. Микола Довбня по-девичьему зарделся - почувствовал, что машинист доволен его словами.

Над трубой паровоза вековым деревом вырастал черный дым, смешанный с крупицами несгоревшего, унесенного из топки угля.

«Эхо-хо!.. Эхо-хо!..» - тяжело, по-бурлацки стонала «Галочка».

Ущелье до краев заполнено дымом, паром, облаками, железным грохотом паровоза и скрежетом колес тяжеловесного поезда. Регулятор открыт на большой клапан, реверс зуб за зубом приближается к крайнему рабочему положению - лететь бы сейчас «Галочке», а она еле ползет и вот-вот, кажется, остановится, надорвав свои силы. Иванчук вытер пот, бегущий по лицу, с тоской посмотрел на радиоприемник:

- Внимание, тринадцатая! - послышался голос диспетчера. - Предупреждаю: вам все время наступает на пятки пассажирский Прага - Москва. Может быть, пропустим его вперед?

- Ни в коем случае! - запротестовал Олекса. - Не догонит. Уйдем.

- Значит, договорились: до самой Дубни вы - впереди, за вами - пражский.

Горы начинали раздвигаться, а голые скалы снова сменились буковым лесом. Каменица потекла шире, чуть спокойнее, пенистыми струями разливаясь по гранитному плитняку.

На склонах гор, покрытых прошлогодней, побитой морозом травой, паслись отары овец и горели большие костры, возле которых сидели пастухи.

Круче стала железная дорога, порывистее боковой северный ветер, прорвавшийся сюда из-за Карпат, через ущелье.

Еще кривая, еще поворот, темное ущелье, сырая скала, суровые каменные ворота в новую долину - и во всей своей красе открылись горы. Карпаты теперь поделены на ряд этажей: пятый, верхний, - снега, четвертый - голый лес, третий - мшистые, по-летнему с прозеленью скалы, второй - железная дорога и самый нижний, первый, - Каменица.

Несколько часов подряд Каменица несла свои воды навстречу поезду, почти у самых его колес. Сейчас она пенится метров на пятнадцать ниже, на дне узкой долины, и с каждым километром уходит дальше и глубже.

Дорога вырвалась из цепи ущелий и лесов на плоскогорье горного хребта, на самую низкую ступеньку карпатских перевалов, на станцию Буйволец, одетую в пухлые чистые снега.

Кочегару Иванчуку захотелось похвастать перед Лысаком своими знаниями. Он кивнул за окно, сказал:

- Запоминай профиль, товарищ практикант. Сейчас начнем карабкаться на главные Карпатские горы, если напрямик, пешком двинуться на перевал, так километров семь будет, а по железной дороге - все сорок. Каждый километр железной дороги возвышается над другим на тридцать два метра.

День был на исходе. Солнце, с утра пропадавшее то в непроглядном тумане, то в дождевых тучах, то в снегопаде, вдруг показалось над голым плоскогорьем - неправдоподобно большое, круглое, пожарного накала, солнце горных хребтов. И в его свете сразу преобразились по-зимнему заснеженные Карпаты. Теперь хорошо была видна настойчивая, горячая работа весны. Оказывается, не всю землю Верховины держал снег в своем плену: во многих местах она чернела, там и сям, по южным склонам, зеленели лужайки. Только северная сторона гор, их спина, одета в зимние шубы.

И не снежные наметы, оказывается, белели по берегам Каменицы, а ряды разостланных холстов. Лохматые ели давали приют не только темноте, но и зеленому свету. И снежный покров вовсе не зимний, а изъеденный весенними ручьями: ноздристый, похожий на медовые соты, обласканный майским теплом.

- Внимание, тринадцатая! - прозвучал в радиоприемнике голос диспетчера, такой же веселый, согретый солнцем, как и все вокруг. - Даю «зеленую улицу».

Поезд пошел по узкому каменному карнизу, вырубленному по склону гор. На пути «Галочки» часто появлялись пропасти, глубокое ущелье с Каменицей на дне, сухой овраг, промытый весенними потоками горных вод, - и всюду переброшены мосты. Их было немало: иногда по три на километр пути. Железобетонные быки несли на себе голубоватые стальные фермы, вмещающие сразу по двадцати вагонов. Далеко внизу, на дне пропастей и ущелий, лежали горы бревен - остатки разрушенных мостов времен войны и ржавые массивные ребра конструкций, подорванных фашистскими дивизиями: «Эдельвейсами», «Кенигсбергами», «Шварцерадлерами». Гусеничные тракторы, попыхивая синим дымком, растаскивали стальной хлам. Автомобильные краны грузили многотонные обломки на самоходные платформы. Андрей Лысак, не отрываясь, смотрел в окно и записывал.

Не сбавляя скорости, «Галочка» пронеслась мимо двух станций, проскочила один мост, потом другой, третий… По краям мостов стояли большие пожарные бочки. Вода в них не шелохнулась, когда колеса тяжеловесного поезда пересчитывали стыки рельсов.

145