Над Тиссой. Горная весна. Дунайские ночи - Страница 213

213

- «Матушка Россия»! - угрюмо усмехнулся Дорофей. - Давным-давно эта матушка приказала долго жить. Ее место заняла мачеха.

- Ну что ты! Россия есть и будет Россией, хотя щеголяет в красном сарафане.

- Линючий этот сарафан. Его красным цветом насквозь пропиталась Русь. Так пропиталась, что и в сорока щелочных водах ее не отмоешь.

- Отмоем! Сто пятьдесят лет была Орда на Руси, а что от нее осталось? Отмоем! И ты в этом убедишься, когда попадешь на свой родной Дунай.

Дорофей кивнул на реку.

- Дунай для меня роднее здесь, в Баварии, чем там, в гирле. Ладно, сбились мы с вашей тропки… Про что вы изволили опросить?

- Ты уже почти ответил на мой вопрос. Я хотел спросить, напоминает ли тебе этот баварский рыбачий огонек костры на родном острове?

Дорофей равнодушно посмотрел на инспектора и ничего не сказал. Дымил сигаретой, ковырял палкой в золе костра, пробуя, не испеклась ли картошка, и не тяготился молчанием.

Каждое слово, каждое движение «Белого» контролировались Картером, анализировались. Он видел его даже с закрытыми глазами, чувствовал так остро и безошибочно, будто сам и был той электронной машиной, которая определяла правду и ложь.

Сверху, из-за скалистого поворота левого берега, выскочила легкая спортивная яхта, оснащенная полным набором серых, еще не промытых дождями и не отбеленных солнцем парусов. На корме надпись: «Шварцвальд», «Пассау» - название судна и порт его приписки. Картер проводил глазами изящную каравеллу, будто сошедшую со старинной гравюры.

- Скоро и ты, Дорофей, помчишься вот на посудине. Мимо Линца, Вены, Будапешта, Белграда навстречу своей великой судьбе!

«Белый» оживился, спросил:

- А как скоро?

- Точная дата известна только высшему командованию. Я могу лишь догадываться. Думаю, что случится через две - три недели. Трудная у тебя миссия.

- Какие тут трудности! - возразил Дорофей. - Действуй посмелее, побыстрее, половчее. Одним словом, чувствуй себя в воде как дома - и все будет о'кэй.

- Да я не про это. С лягушечьими делами ты справишься хорошо. А вот с трудностями личного характера…

- Это что еще такое?

- Я имею в виду Лебяжий… Быть рядом с островом, где живут мать, жена, дети и не повидать их хоть краем глаза - это, знаешь, муки Прометея, выпавшие на долю простого смертного! Заранее, брат, сочувствую.

- Ошибаетесь, мистер Кеннеди. Никаких мук я не буду испытывать.

- Не будешь? - изумился Картер. - Почему? Да разве ты каменный? Разве у тебя вместо сердца арифмометр? Неужели тебе и в самом деле не хочется повидать родных?

- А чего на них смотреть? Давно забыл, какие они есть. Да и они такой же монетой платят. Похоронили как безвестно пропавшего. Пятнадцать лет ни слуху ни духу. За это время в голой степи лес может вырасти, реки высохнуть, горы с места сдвинуться.

- Это, конечно, верно, но все ж таки… родная мать, жена, дети.

- Детей тогда жалеешь и любишь, когда они на твоих глазах растут, когда пуповиной с ними связан. А насчет жены… с кем ночь делишь, та тебе и жена. В каждый свой выходной день, в воскресенье я нахожу себе жену в веселом доме Регенсбурга.

- Слушай, Дорофей, не валяй дурака. Ты гораздо лучше, чем хочешь показаться. Не верю я, что у тебя нет потребности в семейном очаге.

- Мало ли какие бывают потребности у нашего безродного брата.

- Но ведь семью создает даже африканский людоед. А ты… неужели бобылем на всю жизнь останешься?

- Да на какие шиши я создам ее, семью?

- У тебя будут деньги, когда выполнишь задание и вернешься. И немалые. Три тысячи долларов.

- Три тысячи!.. Могли бы и больше заплатить, мистер Кеннеди. Головой все-таки рискую.

- Это верно. К сожалению, такова ставка, И я не могу ее сейчас увеличить. Но я буду ходатайствовать о пересмотре гонорара до пяти тысяч. И добьюсь.

- Получу эти пять тысяч, тогда и о семье подумаю. А пока, мистер Кеннеди, не до этой роскоши. Сейчас вся моя личная жизнь вот тут. - Дорофей кивнул на Дунай.

«Прекрасно! Молодец!» - мысленно похвалил Картер «лягушку». Он уже гордился этим русским старовером, с начисто выпотрошенным человеческим нутром. И тем не менее он продолжал явно бесполезное дело.

Пришло время ввести в игру главные козыри. Надо было завершить испытание неожиданным, оглушающим, ослепляющим выстрелом из пушки главного калибра.

И Картер сделал это, хотя вовсе не надеялся на эффект.

На Дунай медленно наползали легкие прозрачные сумерки. На его светлой, тихой поверхности, вырос неуклюжий короткотрубый чумазый буксир «Барбаросса». Шлепая по воде плицами огромных колес, он тяжело пробивался вверх по течению. Буксир тащил две плоскодонные, черные от угольной пыли баржи.

Картер кивнул на унылый караван головой, засмеялся:

- Смотри, Дорофей, жив курилка! Бар-ба-ро-сса!.. А я думал, что немцы предали забвению этого древнего императора, не оправдавшего их надежд в войне с русскими. Удивительно! С громом и треском провалился «план Барбаросса», увлекая за собой миллионы немцев во главе с Геббельсом и Гиммлером, Гитлером и их генералами. И все-таки имя Барбаросса не наводит на немцев ужас.

«Белый» тоже засмеялся - охотно, во весь рот, громко.

- А это потому, что у них память короткая.

И эти слова и этот возбужденный смех с плохо скрытой злобой обрадовали Картера. Кажется, есть контакт.

- Да, память у них действительно короткая, - сказал он. - Еще западный Берлин лежит в развалинах, еще не сгнили березовые кресты на миллионах немецких могил, разбросанных по всему свету, а потомки Гитлера, его тайные и явные последователи мечтают о новом могуществе, о подводном флоте, атомных пушках, ракетной артиллерии, о генералах, стоящих во главе неокрестоносцев Европы.

213