Над Тиссой. Горная весна. Дунайские ночи - Страница 251

251

Дорофей бросился в дальний угол, где лежал ворох сена, зарылся в него.

Позванивая ведром, вошла в коровник невысокая худощавая женщина. Голова повязана полушалком. На плечи накинута телогрейка.

Дорофей едва сдержался, чтобы не броситься навстречу матери.

Корова шумно вздохнула и тихонько замычала.

- Ну, здорово, здорово! - проговорила. Домна Петровна. - Как ты тут ночевала-зоревала?

Она обмыла и вытерла корове вымя чистой тряпкой, села на скамеечку, и тугие струи молока зазвенели в белом ведре.

Закончили свои песни петухи. Посветлел дверной проем. Темнота уползла за Дунай, в плавни. На краю неба пробился алый родничок.

Дорофей затуманенными от слез глазами смотрел на мать, освещенную полосой света. Постарела! Глубокие морщины посекли и лоб, и подбородок, и даже нос. Только брови все те же - густые, сросшиеся на переносице, смолисто-черные. Все забыл сейчас Дорофей: где был, что делал, зачем явился на Дунай. Только любил мать, только добра желал ей.

- Мама!.. - позвал он. - Матунюшка!..

То ли шепот его услышала Домна Петровна, то ли материнское сердце угадало, почувствовало близость сына - она бросила доить, тревожно насупилась, посмотрела в угол коровника, на ворох сена.

- Матуня!.. Матуха!..

В самые лучшие дни своей жизни, в далеком детстве, Дорофей так называл мать. Матуня!.. Матуха!.. Матунюшка! Как заклинание произнес Дорофей сокровенные слова. Умолял о пощаде и вместе с тем властно требовал. Мать не имеет права не быть матерью.

- Господи Иисусе Христе!..

Домна Петровна вскочила. Верила своим ушам и не верила. Спину прохватывал ледяной озноб. Готовая смеяться от счастья и разрыдаться, смотрела в угол, на ворох сена, на темное пятно, похожее на человека.

- Маманя!.. - Дорофей бросился к матери, целовал ее губы, щеки, шею, руки, голову.

Перевел дыхание, прижался мокрой щекой к ее щеке, зажмурился, тихонько всхлипывал.

- Ты?… Ты, Дорофеюшка?

Натруженные, не отдыхавшие шестьдесят лет руки Домны Петровны ощупывали сына. Нашли крупную родинку над правым ухом.

- Дитятко мое! Пришел!.. Пробился!..

- Я к тебе, матунюшка, много лет пробиваюсь.

- И я… каждый день, каждую ночь ждала.

- Ну вот, дождалась. Здравствуй, матика!

- Здравствуй, роднуша!

Какая она маленькая, сухонькая и беззащитная. И как хорошо пахнет - яблоками, сухими травами, парным молоком.

Дорофей гладил мать по голове и плакал.

Корова, должно быть удивленная тем, что ее перестали доить, повернула голову к хозяйке, замычала.

Домна Петровна машинально потрепала корову по упругой атласной шее. А взгляд ее прикован к лицу сына. Смотрит на сорокалетнего Дорофея, вспоминает, каким он был. Вот он ищет жадными губами материнскую грудь; вот впервые улыбнулся; вот сделал первый шаг; вот бежит навстречу матери по берегу Дуная, босоногий, в красной рубахе, надутой ветром.

Вспомнила тот день и час, когда он появился на свет.

Родила его в рыбачьей лодке, на взморье. Перекусила пуповину, обмыла сына соленой морской водой, завернула в то, что оказалось под рукой, в свою рубаху, в рыбачью сеть.

- Мама, маманя!..

В коровнике совсем посветлело.

Шлепая по воде плицами колес, прошел рейсовый пароход.

С реки потянуло утренней свежестью.

С гоготом побежали в соседнем дворе тяжелые домашние гуси и, подлетывая, заспешили на привольные пастбища.

Дунайский фарватер розовел. Зоряно светились и крылья ветряка. Маячный огонь мигал тускло.

- Ну, маманя, говори прямо: всем я тут желанный? - спросил Дорофей.

- Всем, милый ты мой, не сомневайся! Ой, как ты дрожишь! Тебе холодно? Пойдем в тепло.

- А Мавра?… - Голос его осекся, дыхание прихватило. - Замуж не вышла?

- Не наговаривай на жену. Одна живет, да вот только…

- Ну?

- Не узнаешь ты ее.

- Что ж так? Постарела?

- Все сам увидишь, сынок… Пойдем.

Дорофей посмотрел на дверь, ведущую в дом.

- Долгонько спать любит. Раньше, бывало, до зари по двору бегала. Разбуди ее, предупреди.

- Нету ее дома.

- Где же?

- Уехала в Москву.

- Зачем ей Москва понадобилась?

- Понадобилась!

- Не заблудится?

- Мавра-то? - мать улыбнулась.

Насторожился Дорофей. Что-то тут не так.

- А ребята дома?

- И ребят нету.

- В школе?

- Это в их-то года?! Опомнись, отец! Старшему двадцатый пошел, младшему - восемнадцать.

- Где же они? На рыбалке?

- Хватай выше!

- Не понимаю. Чего-то недоговариваешь.

- Ох, сынок, десять коробов я тебе недоговариваю! - Она вытерла о ситцевый фартук руки. - Пойдем, в доме все расскажу… Не упирайся! Иди на свет божий, дай мне разглядеть тебя как следует.

- Постой, маманя! Нельзя мне на свету быть. С той стороны я сюда пробился!.. Беглец.

Домна Петровна не ждала от сына таких слов. В глазах ее уже не светилось счастье. Они наполнились страхом.

- Беглец?… Откуда?… - прошептали похолодевшие губы, а руки безжизненно повисли.

- Границу нарушил. Под водой. В маске. Сделался жабой, чтобы вырваться домой. Ох, мама, и натерпелся!.. По самые ноздри хлебнул горькой жизни. Невмоготу больше, вот и вернулся. Добром нельзя было, так я хитростью выкарабкался.

Домна Петровна окаменела, слушая сына.

- Известно, не помилуют власти, если узнают, что объявился я.

- Если узнают?… - переспросила Домна Петровна. - А разве ты скрываться хочешь?

Дорофей не сразу ответил. Подумал, сказал:

- Явлюсь с повинной. Только не сегодня. И не завтра. - Он схватил холодную, чужую руку матери, прижал к своему лицу. - Матунюшка, не осуждай! Не за свободную жизнь я цепляюсь. По вас стосковался. Насмотрюсь на тебя, на Мавру, на ребятишек, отведу душу, а потом… А пока никто и ничего не должен знать… На острове есть пограничники?

251